cmuxu

Старуха

Нависла туча окаянная,
Что будет — град или гроза?
И вижу я старуху странную,
Древнее древности глаза.

И поступь у нее бесцельная,
В руке убогая клюка.
Больная? Может быть, похмельная?
Безумная наверняка.

— Куда ты, бабушка, направилась?
Начнется буря — не стерпеть.
— Жду панихиды. Я преставилась,
Да только некому отпеть.

Дороги все мои исхожены,
А счастья не было нигде.
В огне горела, проморожена,
В крови тонула и в воде.

Платьишко все на мне истертое,
И в гроб мне нечего надеть.
Уж я давно блуждаю мертвая,
Да только некому отпеть.

1952


Юродивая

Кабы в пестром платье идиоткой 
Мне сейчас по улице брести, 
Хохотать бы резко, во всю глотку, 
Тварью, Богом избранной, цвести.

И плевать беспечно в проходящих, 
И крестить бы вывеску «Кино», 
Пением молитв тревожить спящих, 
В каждое заглядывать окно.

И носить на голове скуфейку, 
Позабыть про обувь, про белье. 
Выпросив у бедного копейку, 
Отдавать богатому ее.

Перед подлецом среди народа 
Становиться на колени в грязь. 
И, как я, такого же юрода 
Величать: Царевич, Светлый Князь.

Русская юродская судьбина, 
Почему она меня влечет? 
Потому что в жилах половина 
Крови древних странников течет.

1954


* * * #

Что всего ужасней между всеми 
Пытками? (А их на свете тьма.) 
Темной поздней чувственности бремя, 
Бесполезный мрачный жар ума.

1954


Я

Голос хриплый и грубый, — 
Ни сладко шептать, ни петь. 
Немножко синие губы, 
Морщин причудливых сеть.

А тело? Кожа да кости, 
Прижмусь — могу ушибить, 
А все же: сомненья бросьте, 
Все это можно любить.

Как любят острую водку, — 
Противно, но жжет огнем, 
Сжигает мозги и глотку 
И делает смерда царем.

Как любят корку гнилую 
В голодный чудовищный год, —
Так любят меня — и целуют 
Мой синий и черствый рот.

1954


* * *

Днем они все подобны пороху,
А ночью тихи, как мыши.
Они прислушиваются к каждому шороху,
Который откуда-то слышен.

Там, на лестнице... Боже! Кто это?
Звонок... К кому? Не ко мне ли?
А сердце-то ноет, а сердце ноет-то!
А с совестью — канители!

Вспоминается каждый мелкий поступок,
Боже мой! Не за это ли?
С таким подозрительным — как это глупо! -
Пил водку и ел котлеты!

Утром встают. Под глазами отеки.
Но страх ушел вместе с ночью.
И песню свистят о стране широкой,
Где так вольно дышит... и прочее.

1954


* * *

Загон для человеческой скотины.
Сюда вошел — не торопись назад.
Здесь комнат нет. Убогие кабины.
На нарах бирки. На плечах — бушлат.

И воровская судорога встречи,
Случайной встречи, где-то там, в сенях.
Без слова, без любви. К чему здесь речи?
Осудит лишь скопец или монах.

На вахте есть кабина для свиданий,
С циничной шуткой ставят там кровать:
Здесь арестантке, бедному созданью,
Позволено с законным мужем спать.

Страна святого пафоса и стройки,
Возможно ли страшней и проще пасть —
Возможно ли на этой подлой койке
Растлить навек супружескую страсть!

Под хохот, улюлюканье и свисты,
По разрешенью злого подлеца...
Нет, лучше, лучше откровенный выстрел,
Так честно пробивающий сердца.

1955


* * *

Опять казарменное платье,
Казенный показной уют,
Опять казенные кровати —
Для умирающих приют.
Меня и после наказанья,
Как видно, наказанье ждет.
Поймешь ли ты мои терзанья
У неоткрывшихся ворот?
Расплющило и в грязь вдавило
Меня тупое колесо...
Сидеть бы в кабаке унылом
Алкоголичкой Пикассо...

1955


* * *

Восемь лет, как один годочек,
Исправлялась я, мой дружочек.
А теперь гадать бесполезно,
Что во мгле — подъем или бездна.
Улыбаюсь навстречу бедам,
Напеваю что-то нескладно,
Только вместе ни рядом, ни следом
Не пойдешь ты, друг ненаглядный.

1955


* * *

О, если б за мои грехи
Без вести мне пропасть!
Без похоронной чепухи
Попасть к безносой в пасть!

Как наши сгинули, как те,
Кто не пришел назад.
Как те, кто в вечной мерзлоте
Нетленными лежат.

1972


Российская тоска

Хмельная, потогонная,
Ты нам опять близка,
Широкая, бездонная,
Российская тоска.

Мы строили и рушили,
Как малое дитя.
И в карты в наши души
Сам черт играл шутя.

Нет, мы не Божьи дети,
И нас не пустят в рай,
Готовят на том свете
Для нас большой сарай.

Там нары кривобокие,
Не в лад с доской доска,
И там нас ждет широкая
Российская тоска.

1974
 

Шутка

В переулке арбатском кривом
Очень темный и дряхлый дом
Спешил прохожим угрюмо признаться:
«Здесь дедушка русской авиации».
А я бабушка чья?
Пролетарская поэзия — внучка моя. 
Раньше бабушки внучка скончалась —
Какая жалость!

1975